Политический сон в летнюю ночь

Пересказывать свои сны — дело сложное. Ощущение от сновидений, которые остаются в памяти, всегда ярче, чем удается его изложить в пересказе. Ну уж не судите строго — впервые берусь за подобное дело. Во снах часто небылицы или несуразности сочетаются с реальными событиями дневной, бодрственной жизни. Дневные мысли перемешиваются с миром вымышленным, навеваемым сновидениями.

Приснился и мне в одну из душных летних ночей несуразнейший политический сон. Глупость, конечно. Но, как бывает у некоторых наших снов, сюжет его наутро почему-то не изгладился в моей уже проснувшейся голове.

Наяву сегодня мы часто слышим, что в политике могут сочетаться любые политические идеи, что, мол, от консерваторов можно брать одно, от либералов — другое, а от социалистов — третье. То и дело услужливо предлагают попробовать сочетать консерватизм и революцию, социалистическую экономику с авторитарным правлением, национализм с либеральной демократией, сталинизм с монархизмом и т. д.

Жуть несусветная для дневного трезвого ума. Но вполне возможное мечтательное приключение для сонного, почти потустороннего пребывания человека.

Так вот, собственно, о сне. Никогда со мной такого не было в объятиях Морфея. Истинно чудеса... Хотя политические сны у меня бывают, и даже очень интересные, но этот — прямо исключение какое-то.

Приснилась мне не кто-нибудь, а гоголевская героиня Агафья Тихоновна Купердягина из его пьесы «Женитьба».

Фото: akatiev / Shutterstock.com

Бывали в моих снах собеседники разные и даже весьма статусные. Сам Путин снился несколько раз. Был ласков и как то по-отечески доступен... Но чтобы во сне пришла вымышленная, почти двести лет назад выписанная гоголевская героиня — такое со мной случилось впервые.

У Гоголя в его пьесе Агафья Тихоновна желает выйти замуж. У меня же во сне она решала, какую ей выбрать политическую идеологию. Забыл только у нее спросить, зачем ей, девушке на выданье, это было нужно?

Помните, наверное, как она у Гоголя мечтательно перебирала сватавшихся к ней женихов. А если нет, то напомню, что Агафья Тихоновна рассуждала следующим образом:

«Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколь-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась. А теперь — поди подумай!»

Так вот, в моем сне этот сюжет глубоко политизировался, и купеческая дочь рассуждала со мной примерно так же, как рассуждают наши современные политические мечтатели, желающие угодить своими прожектами всему-всему электорату.

Госпожа Купердягина, томно запрокинув голову и закрыв свои красивые голубые глаза, предалась в моем сне следующим мечтаниям:

Ах, если бы красоту монархической идеи сочетать с родовитостью и образованностью аристократии, а такой восхитительный "развязный" энтузиазм коммунистов уравновесить с буржуазной "дородностью" либерализма. Вот это был бы окончательный, всех устраивающий политический идеал.

Далее она по-девичьи, скучая, снисходительно приоткрыв свои глаза, выслушала мои возражения.

«Ну, мол, — развивал я свою мысль, — ужа да ежа, волка да ягненка, конечно же, невозможно не только сочетать, но даже содержать вместе долгое время...»

И что-то там еще в том же роде, во сне показавшимся мне даже ярким, доходчивым и дельным по своей интеллектуальной находчивости... Подробности, к сожалению, как-то стерлись из моей памяти после пробуждения. Жаль, не случись этого, можно было бы написать недурную политическую статейку. Но я отвлекся.

А меж тем во сне госпожа Купердягина, как будто и не слушая меня, начала свои мечтания претворять в некие манипулятивные действия. Она решила выйти из своего девичьего, то ли умственного, то ли сердечного затруднения с выбором политической идеологии прямо так, как это было написано у Николая Васильевича, ее писательского родителя.

Агафья Тихоновна решила... тянуть жребий!

Подготовила бумажки, написала на них всякие политические «измы» и параллельно с этим делом бормотала, почти не обращая на меня своего внимания:

Напишу их всех на бумажках, сверну в трубочки, да и пусть будет, что будет... Вот они все, уж готовы! Остается только смешать их всех на бумаге, зажмурить глаза, да и пусть будет, что будет. Страшно... Ах, если бы Бог дал, чтобы получилась монархия. Нет, отчего же монархия? Лучше уж аристократия. Отчего же аристократия? Чем же худы социализм или либерализм? Нет, нет, не хочу... пускай уж будет их сочетание. Так жалко терять все "хорошее" у каждого в отдельности. А сердце так и колотится!

Синкретические мечтания Агафьи Тихоновны о «губах», «носах», «развязности» и «дородности» еще хоть как-то были мне понятны. Девушке замуж выходить надо. Свою судьбу у Гоголя она предполагала связать с кем-нибудь из четырех претендентов на руку, сердце и приданое. Могла себе позволить и помечтать. Выбор был.

Правда в пьесе, наяву, у нее дело кончилось плохо, все женихи разбежались, и она осталась в девках. Так что пустые мечтания о сочетании не сочетанного в жизни, по Николаю Васильевичу, ее привели к краху личных надежд.

Фото: antoniodiaz / Shutterstock.com

В моем же сне гоголевская протеже вела себя не менее легкомысленно. Как сейчас помню, я еще долго продолжал убеждать выдуманную Гоголем и странно ожившую в моем сне собеседницу.

Идеология, — горячо ораторствовал я перед миловидной девицей, — как и принципы власти, не терпят бездумного сочетания. Она должна быть прозрачно понятна и не иметь внутренних противоречий. Любой политический текст, обращенный к обществу, должен иметь свое четко прописанное, а значит, и узнаваемое идейное лицо.

Я предостерегал мою непонятно зачем заинтересовавшуюся политикой ночную гостью, что

Создавать идеологических искусственных гомункулусов, с "губами" от монархии, "носом" от аристократии, "развязностью" от большевиков и "дородностью" от либерал-демократов есть путь уже пройденный знаменитым женевским студентом Виктором Франкенштейном, создавшим своего безобразного политического монстра во имя овладевшей им безумной идеи сотворения "жизни без женщин.

Мне пришлось напомнить ей описание того ужаса, который вызывал этот новый Голем, синкретически собранный из тел умерших людей:

«Как изобразить несчастного, — цитировал я роман Мэри Шелли, — созданного мною с таким неимоверным трудом? Желтая кожа слишком туго обтягивала его мускулы и жилы; волосы были черные, блестящие и длинные, а зубы белые, как жемчуг; но тем страшнее был их контраст с водянистыми глазами, почти неотличимыми по цвету от глазниц, с сухой кожей и узкой прорезью черного рта. На него невозможно было смотреть без содрогания. Никакая мумия, возвращенная к жизни, не могла быть ужаснее этого чудовища. Оно было уродливо; но когда его суставы и мускулы пришли в движение, получилось нечто более страшное, чем все вымыслы Данте. Его лицо, склоненное над гробом, было скрыто прядями длинных волос; видна была лишь огромная рука, цветом и видом напоминавшая тело мумии».

Покончив с Шелли, я принялся зачем-то горячо убеждать госпожу Купердягину, что подобный политический Монстр, даже если и оживет в реальной жизни, не во сне, принесет множество бедствий. И что за него не захочет проголосовать ни рукой, ни сердцем, ни приданым ни одна Агафья Тихоновна в нашем бодрствующем мире.

Я желал поистине странного. Хотел убедить выдуманную Гоголем женщину не выбирать для нашего мира идеологию. Желал отрезвить во сне (!) ее мечтательное сознание. Мне казалось, что ее конечный выбор сможет пробить непереходимую границу между нашими мирами и воплотиться в новое Чудище в моем, дневном мире.

Николай Васильевич Гоголь. Фото: www.globallookpress.com

Но, как часто бывает в разговорах с женщинами, у которых психологический ритм значительно быстрее мужского и оттого не способен долго задерживаться на предмете обсуждения, моя госпожа Купердягина уже была отвлечена своими новыми грезами и тихо, как бы молясь, говорила сама с собой:

Если бы губы Михаэля да приставить к носу Константа, да взять сколь-нибудь умственной развязности, какая у Сашеньки, да, пожалуй, прибавить к этому еще сектантской дородности Ляксандра Андреевича, я бы тогда тотчас же решилась. Обязательно решилась бы.

Внезапно в ночной мир сновидений ворвался сначала как бы застенчиво, а затем со все более нарастающей требовательностью и безапелляционностью телефонный звонок из мира реальности.

Он заставил проснуться и позвал в мир дневных забот. И уже не голос госпожи Купердягиной, а совсем другой, хотя и женский, но уже не имевший в себе никакой мечтательной составляющей, потребовал выпустить ее на работу, убрав с ее дороги мой минивэн.

Выскочив из постели и уже спускаясь в лифте, чтобы дать дорогу торопящейся на службу состоятельной даме, мысленно поблагодарил Провидение, что пришлось вести ночную политическую беседу с безобидной гоголевской купчихой, а не с какими-нибудь большевистскими упырями типа Троцкого или Ульянова (Ленина).

Приснится же такое! Надо меньше работать. Где ты, мой долгожданный отпуск?